Мир – это текст, а люди в нем – буквы…

Вчера мы попытались очертить некоторые характерные особенности «посмодерна» в иудаизме, в сравнении с «модерн» хасидизмом.

Как мы сказали, есть, по сути два момента: отношение к человеку и отношение к тексту. Классический иудаизм ставит человека внизу а Б-га наверху. Пост модерн – это «сеть», где нет «выше» и «ниже».

При всей новизне данного подхода – он, по крайней мере, понятен.

Но есть еще одна новость постмодерна, которая трудна даже для формулировки (и тем более для восприятия и применения), и это – отношение к тексту и к языку вообще.

Классическая философия отводит языку роль пассивную – есть мир, и есть описывающий его язык. Различные языки принципиально схожи между собой, своего рода это различные «оболочки» над одним и тем же «runtime» (как в языках программирования из дома Микрософт). Не важно, на каком языке ты говоришь – ты, в принципе, говоришь одно и то же, описывая те же самые объекты, и отношения между ними. Принципиально важное следствие из вышесказанного: сказанное на одном языке принципиально переводимо на другой.

Современная философия отводит языку куда более активную и интересную роль. Язык – это не просто средство описания мира. Язык – это мир. Язык творит мир. Каждый человек – творец собственного, уникального мира. Изменяя язык – человек изменяет мир. Как следствие, один язык принципиально непереводим на другой (см. об этом например у Гешеля – о принципиальной непереводимости философских понятий на язык религии и обратно)

Аналогично отношению к языку в общем изменилось отношение к тексту в частности. Классический текст – есть (пассивное) отражение реальности. Классический читатель – есть еще более пассивное восприятие пассивного отражения реальности.

В современном постмодернистском мире все поменялось местами. Сам текст играет активную роль, как мы уже сказали, что текст формирует мир. Но также читатель играет еще более активную роль – можно сказать, что текст начинает существовать в тот момент, когда он прочитан, текст существует, когда его читают. Более того, любой текст содержит в себе по определению бесчисленное количество смыслов, и «актуализация» того или иного смысла текста – это привилегия читателя. Читатель вполне может найти в тексте смысл, отличный от того, который имел в виду автор текста. Постмодерн это не смущает. Текст означает то, что в данный момент вкладывает в него читатель.

Подытожим: когда-то текст описывал мир, а читатель прочитывал текст. Сегодня – текст формирует мир, а читатель определяет смысл текста.

Понятно, что читатель этих строк, сколько-нибудь знакомый с концепциями иудаизма – сразу скажет: но ведь мы это давно знаем! Мы знаем, что Вс-вышний творил мир с помощью слов святого языка. Мы знаем, что Тора – это текст, предшествующий миру. Мы знаем, что «шивим паним леТора» – и «то, что откроет прилежный ученик – дано Моше с Синая». Все это нам, как бы, уже известно!

Да и нет. Нам это было известно последние три тысячи лет о Б-жественном языке тексте. Постмодернизм взял эти концепции и перенес их в область человеческого. Фактически, постмодерн утверждает, что также как Вс-вышний творит мир с помощью языка – так и человек. Также как Б-жественный текст приобретает конкретный смысл лишь в момент толкования (Рамбам, наверное, с этим не согласится, но, очевидно, для постмодерниста современный иудаизм – это всего лишь «паршанут» – определенное толкование древнего текста). Толкования меняются со временем, и иудаизм тоже. Поскольку текст не существует вне толкования – по-видимому, бессмысленно спрашивать, какой иудаизм более «правильный». Правильны – все иудаизмы, при создании которых использовались правильные принципы толкования.

Не любое толкование истинно. Как известно «семьдесят лиц» у Торы, и также «семьдесят спин» у Торы. Есть толкование, раскрывающее «лицо», и есть толкование, раскрывающее «спину».

Возвращаясь к человеку эпохи постмодерна. Создавая (или используя) язык – человек создает (или принимает на себя законы) определенного мира, описываемого этим языком.

Особенно актуально звучит данная концепция для баал тшув. Делая тшуву – мы не просто прекращаем ездить по субботам, или соблюдать кашрут. Мы принимаем на себя некоторый язык. Мы, в сущности, учим новый язык. От языка современного светского еврея мы переходим на язык религиозного еврея эпохи середины девятнадцатого века.

И тут начинается кризис. Кто-то чувствует его больше, кто-то меньше, но он есть. Кризис связан с тем, что мы пытаемся перевести наши старые понятия на новый язык, и видим, что такой перевод  невозможен. Переходя на новый язык – мы отказываемся, таким образом, от значительной части самих себя. [С другой стороны, преодолевая все эти трудности, мы, в сущности, обновляем старый язык иудаизма, привнося в него современные понятия и концепции, т.е., этот процесс двусторонний – мы привыкаем к новому языку, и мы развиваем его дальше]

Хорошо, все это звучит красиво, но весьма абстрактно. Есть из этого какие-то практические выводы?

Я думаю, что есть. Попытаюсь привести одну иллюстрацию, кажущуюся мне понятной и актуальной.

В языке современного интеллигентного человека страх перед наказанием играет весьма малую роль. Максима Рамбама «делай истину, ибо она истина» – нашла свой путь к мозгу и сердцу современного человека. Он не готов делать что-то лишь из-за страха перед наказанием, но он рад поиску истины, и готов многое принести в жертву ради истины.

Можно сказать, что «язык» современного человека – это язык истины и лжи, язык справедливости и добра, язык пользы и вреда, но не язык награды и наказания. Также общественный диалог сегодня концентрируется вокруг этих же понятий – что есть морально, а что аморально, что есть честно, а что бесчестно и т.д.

Что происходит, когда мы делаем тшуву? Мы учим новый язык. Вся Тора полна языка кнута и пряника. Делай то-то, и будет то-то, а если не будешь делать – то будет так и так. Начиная со Шма Исраэль – мы вдавливаем себе в подсознание страх перед наказанием и (слабую) надежду на будущую награду. Мы пытаемся забыть язык истины и лжи, и учим язык страха и наказания. Связано с этим и близко к этому – язык греха и вины. Человек грешен, человек виновен. Если он не раскается (а не за все грехи возможно раскаяние…) он будет наказан в этом и в будущем. Таков язык. Таковы правила игры. Понятно, что разные направления расставляют разные акценты. Кто-то больше акцентируется на наказании, а кто-то – на награде. Кто-то на бегстве от греха – а кто-то на стремлении к исполнению заповедей. Суть от этого не меняется – это вся та же вертикаль «добра и зла», «дерево» – мы сказали «дерево»? – познания добра и зла. Вертикаль добра и зла.  У «миснгадедов» это жестче, в хасидизме это смягчается, но все равно существует в подсознании.

Опять же – у кого-то получается лучше, у кого-то хуже, у кого-то – совсем нет. Кто-то уже совсем свыкся с новой «вертикалью», научившись изгибаться с «линией партии», потеряв полностью собственную индивидуальность и человеческое достоинство (тут недавно задавали вопрос, почему споры (баалей тшув) о том, кто прав, хабад или литваки, ведутся на столь повышенных тонах. Один из ответов – уважение к собеседнику начинается от уважения к себе. Тшува может превратиться в потерю самоуважения, потерю личности, человек превращается в робота. От робота трудно ожидать дипломатических выражений в споре – у него есть только одна истина, одна программа, которая в него заложена).

У кого-то, тем не менее, остается в душе след своего старого  дотшувного «я», которое не говорило на этом языке, у которого были понятия добра и справедливости, смысла и целесообразности, а не только «Гашем сказал» или «Ребе сказал» (и, как следствие, делай, а то хуже будет….). В классическом иудаизме (и в модернизме) такому человеку суждено на всю жизнь остаться двуязычным, попеременно обращаясь то к одному языку, то к другому.

Постмодерн дает надежду. Если тебе не нравится язык (=толкование) современного тебе иудаизма – никто не мешает тебе изобрести новое (или, по крайней мере, поискать, кто его уже изобрел).

На самом деле, этот процесс создания нового языка активно идет, особенно в последние два-три столетия. Хасидизм, безусловно, есть новый «язык» относительно классического иудаизма, язык, значительно смягчивший наиболее жесткие концепции. Только не надо останавливаться на достигнутом.

Двести лет спустя рав Кук сделал еще один шаг вперед – в сущности, создав новый язык иудаизма, более приемлемый для современного человека. Интересно, что это не было практически востребовано до 70 годов двадцатого века. Когда появилась такая потребность – этот язык был найден, «извлечен из Котеля». Те, кто чувствуют ущербность, неполноту и неадекватность старых языков («литовского» и «хасидского») – учат новый язык – «дати-леуми».

Собственно, база для этой статьи – это моя попытка разобраться в творчестве рава Шагара. Рав Шагар (большая часть концепций данной статьи – из его книг, в моей вольной интерпретации иногда) осознает, что пришло время двигать «лингвистику иудаизма» дальше. И он двигает ее дальше. Основное понятие, которые переопределяет рав Шагар – на мой взгляд, это понятие веры. Что есть «эмуна» и «битахон» для современного человека? Это вопрос, который наиболее волнует рава Шагара.

Ответ, который он дает, гениален. Классический иудаизм относится к эмуна и к битахон детерминистски. Но мир уже ушел от детерминизма, и детерминистически сформулированные понятия веры и упования – сковывают современного человека по рукам и ногам. Современный человек не готов верить в Б-га, ограничивающего его свободу, вмешивающегося в его жизнь и указывающего ему, что нужно делать. Он хочет верить в Б-га свободы, Б-га свободных людей, предлагающего человеку свободный выбор.

Как избавить понятия веры и упования от свойственного им детерминизма? Рав Шагар использует концепцию «швират келим». «Швират кейлим» в концепции рава Шагара – это «производственная авария», «не запланированная», можно сказать, самим Вс-вышним. Что это дает? Это дает человеку абсолютную свободу, когда, можно сказать, сам Вс-вышний не знает, что из этого выйдет, и возлагает на человека всю полноту ответственности.

Вам нравится такая вера? Мне лично – да. Мне только очень жаль, что мне никто не расскаазал об этом тридцать лет назад…

«У каждого человека есть своя буква в Торе». Я думаю, что это можно переформулирввать в стиле «пост» и сказать: у каждого человека есть свой язык в Торе. Когда мы просим «дай нам нашу долю в Торе» — это значит, не только найти свою «букву», но — найти свой язык. Разговаривать со Вс-вышним и с миром, разговаривать, в конечном счете, с самим собой (ибо все начинается с готовности человека «встретить» самого себя) на своем родном языке.

[«И вдохнул в него душу живую, и стал человек живой душой» — Онкелос переводит «дух говорящий». Можно выучить отсюда, что жизнь человека — душа человека — это «дух говорящий», язык, на котором он разговаривает.

История Вавилонской башни, совершенно непонятная в классическом иудаизме — приобретает смысл в постмодерне — новые языки создают новую реальность.

Известно из Баал Шем Това — что изменение «цируф» (из цара — цоhар) меняет судьбу.]